По ту сторону рассвета - Страница 145

145

— И я не лорд, — добавил Вилварин, принимая лютню. Он провел пальцем по струнам и уголок его губ недовольно опустился. Гили покраснел — он знал, что эльфийский слух тоньше человечьего, но все равно ему было стыдно своей грубой настройки — но тут эльф ему подмигнул.

Подкрутив колки, Вилварин заиграл. Лоссар, достав из-за голенища маленькую флейту, подыгрывал — и все вместе звучало как ветер в тростнике над звонким ручьем.

Nilmo vanwa ar hecil vantala,
Haryan ha'iya-vaha'iya mi'rie:
Lo'te loctala, su're lindala,
Alassenya na' alat sinome.

Na'n hlaranye i simpa Yavio,
Telpine ilmenyelli tingala,
Na'n cenanye i fanya pantala
We i alquo ra'mar mi Fanyamar,

Ar enyalan i nyere oiale,
Nyere ya'n ena'nye i neuro,
Ar no'anya Nu'menna hlapuva,
Ar hendinyar topuvan matinen.

— А спросить можно? — решился Гили, когда Вилварин закончил петь и слишком уж гнетущей стала тишина.

— Да, Руско?

— Отчего в человеческих песнях есть склад, а в эльфийских нет?

Эльфы изумленно переглянулись.

— Ты находишь наши песни нескладными? — спросил Лоссар.

— Если говорить о песнях Вилварина — то не он один, — хмыкнув, заметил Лауральдо.

— Нет, нет! — смутился Гили. — Я не об том… Просто… у нас концы словно бы паруются, сходятся похожими словами…

— Я понял, — сказал Нэндил. — Это называется «рифма», Руско. Когда одни слова перекликаются с другими как эхо, верно? Этого и в самом деле нет в квэнийских стихах. Законы языка этому препятствуют, в нем не так много слов, достаточно похожих по звучанию. Хотя в синдаринских песнях рифма уже часто есть.

— Они рифмуют окончания с окончаниями, — слегка поморщился Лоссар. — diriel — miriel… Струится-серебрится… «девятнадцать» — «двадцать»…

— Это женские песни, — Гили еще не научился точно по голосу эльфов понимать их настроение, но, похоже, Аэглос осадил Лоссара. — Таков их строй и таковы законы, по которым они слагаются.

— Тут не о чем спорить, — король слегка потянулся. — Законы и строй стиха всегда таковы, чтобы перелить в слова то, что сокрыто в самой глубине сердца. Одно от другого неотъемлемо.

— Инглор, но ты же не станешь отрицать, что корявая песня, будь она стократ проникнута глубинными стремлениями сердца, никуда не годится, — возразил Эдрахил, и по вырвавшемуся у эльфа домашнему, семейному имени короля Гили вдруг понял, что дружба этих двоих старше, чем королевское достоинство Финрода. Он откинулся немного назад, чтобы оглядеть всех, и мгновенно, каким-то наитием, выделил, кроме Эдрахила, еще Менельдура, Кальмегила и Эллуина. Что связывало этих пятерых там, в сказочном Заморье? И как оно переменилось здесь, когда одному из них сказали: «Отныне ты — наш король»?

— Корявая песня так же мало способна выразить глубинные устремления сердца, как кривое зеркало — отразить облик, — сказал Финрод. — И ты не хуже меня это понимаешь. Потому спор не имеет смысла.

— Имеет, — возразил Лоссар. — Слагая песню, мы ищем слово, наиболее точно соответствующее смыслу того, что ты хочешь сказать — а не то, которое укладывается в размер и имеет подходящее окончание.

— Это свидетельствует лишь о том, что ты не понимаешь женщин, — покачал головой Эллуин. — Попробуй сказать вышивальщице, что она должна подбирать не тот цвет ниток, который нужен для узора, а тот, который наилучшим образом передает ее, хм, глубинные устремления. Она окажет тебе большую милость, если не поднимет тебя на смех — ведь ей хочется вышить именно узор, в этом и есть ее устремления. Женщины любят упорядоченное, повторяющееся и ритмичное. Для них противоречия о котором ты толкуешь, просто не существует. Когда они заставляют перекликаться и переплетаться окончания слов — это и есть то, чего желает их сердце. Они хотят, чтобы ты слушал не слова, а речь, как ты слушал биение сердца матери в утробе, когда это был единственный в мире звук для тебя.

— Нолдор, — проворчал Аэглос. — Кузнецы у вас судят о словосложении, мужчины — о женских устремлениях… Неудивительно, что бардам и королям остается только помалкивать, когда вы раскрываете рты.

— Ты мне бах, я те хряс, ты мне в нос, я те в глаз, — проговорил Берен себе под нос.

— Вот вам зарифмованные человеческие песни, — засмеялся Лауральдо. — И вполне мужские. Вилварин, оставь их с их раздорами — эти раздоры старше, чем лемешной плуг. Спой еще.

— Чтобы подвести черту под этим спором, — Вилварин взял согласие на лютне, проиграл начало мелодии, и Гили узнал горскую песню о мотыльке.

— Я переложил ее на нолдорин, — сказал эльф. — Потому что о моей любимой gwilwileth сложено до обидного мало песен. Мне пришлось зарифмовать ее, потому что изначально она была зарифмована, и — увы, Лоссар! — я рифмовал окончания, как синдарская женщина, ибо другого способа не изыскал.

Он запел, и очарование старой горской песни словно бы заиграло новыми красками. Гили улавливал в нолдоринском напеве только отдельные знакомые слова: naur, camland, bein… Почему так странно, подумал он — ведь эльф поет песню, столько раз слышанную от горцев, но в устах Вилварина это как будто новая песня, и опять хочется плакать, как в первый раз…

— Это и в самом деле черта, — вздохнул Лауральдо, когда песня умолкла. — Но мне отчего-то кажется, что эту песню сложила женщина.

— Так оно и есть, — подтвердил Берен. — О многих песнях неизвестно, кто их сложил, но эту сочинила еще там, за горами, Гварет, Скворушка. С ней приключилась скверная история — она полюбила мужчину, который был к ней холоден, и, чтобы приворожить его, купила у ведьмы зелья. А ведьма давно хотела отомстить ей за одну злую и насмешливую песню — и продала вместо приворотного зелья отраву. Возлюбленный Гварет погиб у нее на глазах в страшных муках, называя ее убийцей. Она сложила на его погребение песню — не «Мотылька», другую — а после похорон покончила с собой, утопилась.

145