По ту сторону рассвета - Страница 167

167

Это было — как если бы из него живого вынимали становой хребет. Зажмурив глаза, стиснув зубы до звона в ушах, Берен кричал на вдохе и на выдохе. И с каждым вдохом и выдохом он умирал. Но умереть Саурон ему не позволил.

— Сознание того, что это окончилось — сладостней, чем возлежание с женщиной. Так говорили те, кто пережил мое прикосновение. Это правда, Берен?

Это было почти правдой. Такого острого счастья, как счастье прекращения этой муки, он не знал… Почти… Но Саурон прежде облезет, как змея по весне, чем услышит это от него.

«Проверь сам, если ты не трус и не евнух», — хотел сказать человек, но язык не повиновался. Тело предало его в этом; предало и в другом: скользнув пальцем по его щеке, Саурон снял каплю влаги. Поднес палец к глазам своего противника, потом мазнул по его губам, заставляя ощутить соль собственной слезы. Улыбнулся. Отпустил шею Берена. Тот упал как бревно, не в силах даже выставить перед собой руки, чтобы уберечь лицо.

— Умойте его. Оденьте и верните в камеру.

Окатив водой и одев — правда, из одежды оставили только нижнюю рубаху и штаны — Берена снова заковали в цепи и бросили в ту же камеру. Через полчаса он начал дрожать от холода, зарываясь в солому — беда только, что ее было слишком мало…

Стража сменилась шесть раз. Ни еды, ни воды не приносили. Цепи выпивали из тела остатки жалкого тепла. Скверно. Берен знал, что холод, голод и жажда подтачивают человека медленно, но наверняка.

Он слизывал сырость со стены, когда дверь открылась и в низкий проем вошли двое — человек и орк.

— Выходи, — скомандовал человек. Берен выполз. Его поволокли по ступеням вверх, к посту, где ждала высокая женщина в черном плаще, сколотом фибулой в виде летучей мыши. Эльфийка. Берен слишком устал, чтобы изумляться. Она оттиснула свой перстень на какой-то восковой печати и тюремщики передали Берена ей и ее подручным. Снова наверх, по винтовой лестнице — они вышли из тюрьмы. На выходе женщина и стражник обменялись значками, похожими на монеты.

Они пересекли двор и вошли в другую башню. Поворотам и переходам Берен потерял счет, но из редких окон, мимо которых его тащили быстро, он видел уже не каменные дворы, а… сад? Да, сад… Его вели по жилой части замка, в высокую башню Минас-Тирит.

— Сюда, — эльфийка распахнула дверь.

В глазах у Берена помутнело, в груди сперло дыхание, на лбу выступил пот…

В жарко натопленной комнате стояла густая пелена ароматного пара, сквозь которую еле-еле пробивался свет четырех ламп. Пар исходил от огромной лохани с водой.

— Разденься, — скомандовала эльфийка.

— И даже не поцелуешь для начала?

— Не смешно, — слова женщины сопровождались сильным тычком в спину.

Дергаться смысла не имело. Он дал сорвать с себя одежду и полез в лохань; вымылся кое-как, потом двое мужчин натянули ручные кандалы, а женщина, намотав его волосы на руку, выскоблила ему подбородок острейшей бритвой, жестко и тщательно. После этого цепи расклепали, дали холстину — вытереться — и гребень. На лавке лежала новая одежда: черные штаны, темно-зеленая рубаха, черная шерстяная свита и легкие башмаки с мягкой подошвой. Он оделся.

— Ну, вот и все, — женщина надела курточку и набросила плащ. — Идем.

Они прошли еще несколькими коридорами и попали в узкий маленький зал. Окна были завешены, в камине трещал огонь. Зал был пуст, лишь во главе длинного стола из каменного дуба сидел человек… Нет, не человек.

Жестом Саурон отпустил охрану.

— Вы уверены, повелитель? — спросила женщина.

— А что он мне сделает? — заломил бровь Саурон. — Убьет?

Стражники поклонились и вышли за дверь.

— Садись, — Гортхауэр сделал жест в сторону стола. — Куда хочешь. Второй прибор — для тебя.

— А третий? — Берен сел, не мудрствуя лукаво, там, где лежала тарелка. Скулы свело, рот затопило слюной — под столом Берен до боли сжал пальцы, чтобы сохранить неподвижное лицо.

— Для твоего государя. Он скоро присоединится к нам. Хочешь вина? Нан Татрен, урожая пятьдесят пятого года.

— Захватил вместе с замком?

— Да. Здесь отличные погреба. Угощайся. Заяц, запеченный в сметане, грибы… Ты любишь грибы?

Наверное, на другом берегу реки было слышно, как Берен сглотнул. От запаха жареного мяса его мутило.

— Благодарю, я не голоден.

— Насколько я знаю, последним, что ты ел, была миска ячменной каши из прелого зерна. Более двух суток назад. Так что не рассказывай мне сказки, Берен, ешь. Сыр, буженина, зелень… выбирай! Или ты боишься, что я отравлю тебя? Согласись, что это было бы непоследовательно. Я мог бы убить тебя более простым… Или более затейливым способом.

— Саурон, ты знаешь, что по нашим обычаям если ты преломил хлеб со своим врагом — значит, ты все ему простил?

— Знаю, Беоринг. Именно это я и имею в виду. Я готов простить тебе все.

— Ага… Только вот в чем штука: я не готов тебе простить ничего.

Саурон развел руками.

— Я признаю, у тебя есть причины держать на меня сердце. Но и у меня есть причины испытывать к тебе самое меньшее — неприязнь. Люди, которых ты убивал, были моими друзьями, учениками, да хоть бы и подчиненными — все равно я за них в ответе. С самого начала мы оказались по разные стороны одного меча, и я этому совсем не рад. Пролилось слишком много крови, чтобы можно было так просто примириться… Но поверь, единственное, чего я хочу — это мир.

— Весь? — выскочило у Берена.

Саурон засмеялся.

— Гортхаур, мир между нами будет, когда один из нас уберется за край последнего берега. Так оно все обернулось, что это, наверное, буду я. Мы по разные стороны одного меча, рукоять держишь ты — не тяни осла за хвост, я готов.

167