По ту сторону рассвета - Страница 206

206

— Дело в чем, — Берен остановил коня. — Посмотри на эту ветку. Снег пригнул ее почти к самой земле, и все же не сломал. Если стряхнуть немного снега… — Берен ладонью сбил часть белой шапочки — и она рассыпалась пылью. Равновесие между тяжестью снега и упругостью ветки нарушилось — и она выпрямилась, сбрасывая с себя весь остальной снег. Падая, он приводил в движение тот снег, что был на нижних ветках, те тоже встряхивались и освобождались, от их движений приходило в дрожь все деревце, рассыпая кругом алмазную холодную пыль — и вот уже сосенка стоит свободная и зеленая, в еще курящемся слегка искристом вихре.

— А если хоть немного усилить гнет, — Берен коснулся другого деревца, слегка пригнул одну из веток ниже — и снег соскользнул с нее, а сама она вырвалась у князя из руки. И через несколько мгновений еще одно деревце вскинуло ветви, освободившись от снега.

— Урок наглядный и красивый, — улыбнулся Илльо. — Так ты считаешь, что ни облегчать, ни усиливать повинности нельзя?

— Сейчас — столько, сколько нужно, — кивнул Берен. — Эй, Илльо, хочешь устроить скачки, нет?

— По незнакомой тропинке? В снегу, в лесу, на горе? — изумился Илльо.

— Никак трусишь, рыцарь? Хэй! — Берен ударил свою лошадь пятками.

Илльо и сам не помнил толком, что в нем приняло этот вызов — но через какое-то мгновение он обнаружил себя несущимся в головоломной скачке рядом с горцем и орущим во всю глотку так же, как он, и телом и душой упоенно предаваясь морозному воздуху, снегу и еле уловимому запаху хвойного леса. На скаку они задевали ветви сосен и те распрямлялись пружинами, взметывая в воздух целые лавины снега. Их путь можно было бы проследить издалека по белому облаку, вздымавшемуся за их спиной, и время пролетело быстрее, чем один миг.

— Ох, и славно, — Берен переводил дыхание, а конь его танцевал передними ногами. — Знаешь, когда мне было восемнадцать и я был сорвиголова, я любил здесь скакать зимой… И со мной скакали Хардинг и Мэрдиган…

Лицо его омрачилось.

— Ах, Полуэльф, я вдруг почувствовал себя как человек, к которому в дом вошел его друг, давно погибший… Человек поначалу радуется от всего сердца нежданному чуду, хочет обнять потерянного товарища, но обнаруживает призрак или того хуже — мертвеца, вызванного к жизни темным колдовством…

С этими его словами из леса выехала Тхуринэйтель.

— Юность моя мертва, Илльо, — со вздохом закончил Берен.

— Все мы взрослеем, — Илльо не совсем понимал, что Берен имеет в виду. — Возвращаемся?

— Нет, — горец покачал головой. — Я хочу еще поездить.

— Ты недостаточно наездился за минувшие недели?

— Когда я ездил, была осень… А теперь — зима. Я давно не ездил по родной земле так, чтобы не приходилось ни от кого скрываться… Вернусь вечером.

Илльо кивнул и хлопнул коня по шее, приказывая трогаться.

Берен действительно вернулся вечером, причем затемно. С его возвращением был небольшой переполох, который, кроме всего прочего, заставил Илльо еще раз подивиться — как ловко Берен отыскивает приключения себе на седалище…

* * *

Что самое удивительное — въезжая в долину Улма, он не испытывал ничего, предвещающего неприятности. Видно, Феантури совсем отвернулись, если ничем не предупредили об одном из самых черных дней его жизни.

…Их до времени скрывал холм, и когда Берен и Тхуринэйтель свернули за поворот, они столкнулись чуть ли не носом к носу с этими тремя: высоким стариком в потрепанном красно-желтом дирголе Рованов, сидящим на старом кауром коньке, и двумя его пешими слугами.

Старик поднял самострел и прицелился. Банг! — сказала тетива. В-вут! — сказала стрела.

— Ак-кх-х… — сказала женщина, заваливаясь на спину и падая с коня.

Стрела глубоко вошла ей в ямку между ключиц. Тонкие белые руки несколько раз дернулись, а потом успокоились на снегу, подплывающем кровью. Берен как сидел в седле, так и застыл — болван болваном.

Мар-Рован отбросил самострел и пнул свою конягу. Жеребчик дернул ушами, неохотно повинуясь, словно против своей воли неся хозяина навстречу спасенному им князю. Берен не видел, как Раутан Мар-Рован подъезжал. В глазах его огненным узором стояли буквы договора: «Свобода передвижения Берена, сына Барахира, в пределах Дортониона не ограничивается никак, но надзиратель, назначенный мной, Ортхэннером Гортхауэром, должен следовать за ним повсюду. Попытка избавиться от надзирателя дольше, чем на полчаса кряду, приравнивается к попытке к бегству, вина или невиновность будут установлены мной при помощи осанвэ. Попытка уклониться от осанвэ рассматривается как признание вины»…

Он должен будет сдать Рована, чтобы его признали невиновным. Сдать Рована, чтобы выжил Финрод…

Желудок свело — Берен согнулся в седле. В голове словно колокол раскачивался, мерно ударяясь о било: нет! Нет! Нет! Нет!

Отдать Рована. Старика, рискнувшего жизнью ради спасения своего князя, не поверившего в его предательство.

Или — обречь Финрода.

Кого же мне предать?

Кого?

— Ярн, — Рован подскакал вплотную, поклонился. — Бежим. Эта сука мертва, а ты свободен. Я не верил, что ты можешь предать. Я ждал. Диргол носят на одном плече.

— Нет, Раутан, — Берен поднял голову, и старый Рован увидел в его глазах слезы. — В такой паршивый холод бывает, что натягивают и на два.

Рован понял все и сразу. Понял раньше, чем сталь вошла ему в сердце. Двое слуг, стоявших на опушке, увидели, как ярн обнял своего спасителя — и за те мгновения, что длилось объятие, Раутан успел услышать.

206