По ту сторону рассвета - Страница 426

426

Вернемся к Толкиену. У эльфов такой этики — нет. Равно как нет для них понятий «Божественного Провидения» и «воли Эру» — по отношению к их судьбам. Для них есть судьба, которая находится в ведении Намо-Немезиды (вот за что люблю Толкиена, так это за наоборотность Арды — и стороны света у него нравственно размечены наоборот, и солнце — женское начало, и судьба — мужское), и вечнотворение Илуватара — но как признание за ним свободы вмешиваться в Драму, а не как личное участие в их жизнях. Когда Маэдрос и Маглор рассуждают о том, кто их разрешит от клятвы Единому, и приходят к выводу, что голосам их до Единого не дотянуться, они рассуждают как нормальные и вменяемые эльфы. Когда эльфы называют Имя Единого во время свадебного обряда, они демонстрируют не монотеизм, а нормальное для мифологической эпохи магическое отношение к имени как к действию: Имя Единого обладает для них магической силой нерушимого скрепителя обетов, и потому его не надо произносить без надобности, а произносить нужно, прижав уши и вообще прижавшись к полу. А то как скрепит, и мало не покажется:-). Финрод «Атрабет» — истинный Нолдо, этнограф и любомудр, интересуется человеческим фольклором, и обнаруживает цельную философию. Они, оказывается, верят во что-то типа исправления Искажения через сошествие Эру в мир! Ой, как интересно, всплескивает Нолдо тонкими пальцами. Опоссум лезет через забор в сад — ему любопытно. Финроду тоже любопытно — но не более того. Он точно знает: там, где Единый, его, Финрода, нет и не будет. Ибо он, по мысли Профессора, язычник, а не монотеист. А от признания идеи существования вечного и благого личного начала до сообразовывания своих действий с интересами этого благого начала — тут целая эпоха должна пройти. Причем для людей.

Так что, увы и ах, эльфийская эстель — это ни разу не вера и не теологическая надежда христианства. Для обеих христианских добродетелей необходима вышеупомянутая этика предстояния и обетование-завет. Ничего подобного у эльфов нет. Эстель — гораздо более холодное, рациональное и неоплатоническое по темпераменту чувство (это «всего лишь» уверенность в том, что Единый не замыслит худого для своих созданий). Не надо путать очень разные вещи, господа. И еще увы и ах — поход Финрода у Толкиена, он вовсе не за «обретением эстель» (удивительно смешная фраза, особенно если учитывать, что эстель эльфам искать не надо — она у них есть от рождения). Финрод «Сильмариллиона» идет с Береном ради и для исполнения клятвы — помочь потомку Барахира в любом деле. Да, он знает, что клятва приведет его к гибели, он это предвидел еще во время празднования по завершении строительства Нарготронда. Но, как замечает один из персонажей «13 воина», «звенья твоей жизни Великий Отец выковал давным-давно, а страх никакой пользы не приносит». Финрод Толкиена — доблестен. И в этом его подвиг — делай, что должен, даже не имея надежды на награду. Разве этого мало?

Впрочем, если кто-то хочет придать походу Финрода некий особый смысл, и углядеть над головой любопытного опоссу… извините, нарготрондского короля некий напоминающий нимб очерк, то вольному воля. В конце концов, даже для эпоса забег двенадцатерых выглядит несколько странновато — чего хотели? Какие имели планы? Так что пространство для вчитывания христианских мотивов есть, никто не спорит.

Что делает Ольга? Она ясно и недвусмысленно рисует этот самый нимб у Финрода над головой. «Что тебе нужно? Знаю я, чудо тебе нужно». Еще очевиднее все становится в сцене молитвы перед походом — «И пусть истина сделает нас свободными» (это я обещала про евангельские отсылки). Рискованные игры с евангельскими стихами продолжаются и в эпизоде с волчьей ямой — одежду Берена, которую палачи в разные стороны тянут, все помнят? Догадайтесь со ста сорока четырех раз, на что намек. А что странное, с трудом угадываемое имя Финрода есть вера (наша, christiana), это разве не прочитывается с ходу (я про нехитрую загадку «Финголфин — имя чести, а Финрод — …»)? И уж совсем понятно все становится в эпизоде с молитвой Берена у могилы Финрода — Господи, прав ли был мой государь, полагая, что Ты милостив и отворяешь дверь стучащемуся в нее? Что, неясно Господь ответил? По мне, уж куда как ясно… Одно мне неясно: почему те, кто также, как и Ольга, вчитали всю эту христианскую подоплеку в сюжет, обвиняют Ольгу в какой-то подмене цели похода Финрода? Она ж по мысли Ольги та же — вызвать Бога на разговор, ни много ни мало!

Вот этот самый переход от этики языческой к этике предстояния (и у Берена, и у Финрода) — самая соль Брилевского романа. Кому как, а мне понравилось, как это сделано в случае Финрода. Сложность тут в том, что Господу орать «призри на меня немедленно» как-то не принято. И Финрод совлекает с себя все — королевское достоинство, сан, честь, почет, уважение, и остается нагим и всеми брошенным — «мои внутренности кипят, и не перестают; … я хожу почернелый, но не от солнца». Призри на меня, я все отверг. Берен приходит на то же место, которое «страшно весьма», чуть позже.

Теперь о зле, которое переоделось добром, и прочих типа подменах. Мир Толкиена — дохристианский. Художник еще не сошел в картину. То есть заповедь «любите врагов своих» еще не дадена. В мире Толкиена действует ветхозаветная заповедь — «люби ближнего своего, ненавидь врага своего». Око за око. Ты мне в морду, я те в рыло хрясь. Так почему Эдайн или эльфы должны быть пушистыми и сострадательными ко всем подряд? Почему они не имеют права быть жесткими и даже жестокими к врагам своим? Еще как имеют и иными просто быть не могут!

426