По ту сторону рассвета - Страница 47

Другая половина комнаты предназначалась для жилья. Берен в очередной раз попытался определить отношение эльфов к богатству и роскоши. Здесь были вещи, стоимости которых он не мог даже представить себе — например, ореховый стол с крышкой из гладкой, в дюйм толщиной обсидиановой плиты, внутри которой, наверное, сам Аулэ нарисовал немыслимую картину: диковинные деревья, взволнованное море и облака… Кресла с резными спинками, золотой письменный прибор — нолдор любили золото главным образом за легкость в обработке… Прибор для заварки квенилас — драгоценная белая оссириандская глина, что ценилась дороже серебра… Да, здесь было много вещей дорогих и даже бесценных, но не было предметов, совершенно ненужных, занимающих место не потому что они радуют глаз или облегчают жизнь, а потому что вместо одной перины лучше иметь две, а вместо двух подушек — четыре.

Это было присуще не только Финроду, но и всем эльфам: отлично умея сделать свою жизнь настолько легкой и удобной, насколько это вообще возможно, они не отягощали ее ненужными вещами, и, когда наступал час, не задумываясь, бросали все эти радости, меняя их на жестокие лишения и риск. И никто ни разу не слышал от эльфа хотя бы единого слова жалобы или упрека. Эльфы не роптали на судьбу — то ли, в отличие от людей, не находили в этом облегчения, то ли считали ниже своего достоинства.

Финрод появился бесшумно — а может быть, уже давно вошел, и тихо сидел в кресле, не мешая Берену разглядывать висящее на стене оружие — точнее, один из мечей, подвешенный как раз под гербовым щитом: короткий, широкий, что твоя лопата, совсем непохожий на расположенные рядом изящные эльфийские клинки — из бронзы, а не из стали, без эфеса, без украшений, рукоять плотно обмотана засаленным кожаным шнурком. Берен знал, чей это был меч, и знал, что Финрод пристроил его здесь, потому что это был клинок достойный, хотя и неказистый, и сейчас в настоящий бой не годный…

Он обернулся — и заметил короля.

— Прости, государь… — Берен смутился. — Я… засмотрелся тут. Есть на что посмотреть…

Финрод был в той же одежде, что и в зале совета, и в трапезной — только уже без цельнотканой накидки, без украшений и без обуви: во внутренних покоях, застеленных коврами и циновками, эльфы ходили босиком.

— Садись, — король показал на кресло у камина. — Ты сказал, что хочешь совета и помощи. Рассказывай.

И Берен начал рассказывать, во многом повторяя то, что было рассказано Эмельдир и вождям, но многое и прибавляя — потому что ряд вещей ни Брегору с Фритуром, ни матери рассказать было нельзя.

— Как ни дико то, что я сейчас скажу, Король, но это правда. Самое страшное началось тогда, когда они перестали нас убивать. Шесть лет бесчинствовали орки, а потом появились эти… Сами себя они называют рыцарями Аст-Ахэ, по-простому их зовут черными рыцарями. Они начали защищать людей. Вешали особенно распоясавшихся орков, бесчинных мытарей… Все то, что раньше делал я. Есть даже женщины — лечат людей и скотину, пробуют учить грамоте. Тех, кто согласен учиться у них, освобождают от рабской доли. И среди них… Среди них есть дети, которых восемь-десять лет назад забирали в Ангамандо. Понимаешь, их ведь отбирали у матерей насильно — мы думали, что их там чуть ли не заживо едят… А они возвращаются — красивые, статные, в хороших доспехах и черном платье… Вот прихожу я, узнаю, что орочий отряд выгреб весь запас в деревне и обрек всех на голодную смерть — догоняю гадов, отправляю на тот свет и возвращаю людям отобранное; и они потом трясутся от страха — сожгут их деревню или нет, и если сожгут, то вместе с ними или так. А вот приходят они, делают то же самое — и люди спят спокойно. Их мало, десятка три, не больше, на весь Дортонион — но они ведут себя так, словно за ними сила. И я не знал, что с ними делать. Их было трудно убивать. Не только потому что они хорошие бойцы. Я убивал орков — и люди стояли за меня горой, я убивал этих — и терял людей так же верно, как если бы их угоняли на север… Тянулось это с год, и однажды я решил…

Берен запнулся.

— Решил отправиться туда, где они обычно живут, бросить вызов и умереть? — спросил Финрод.

— Ты благороден, мой король. Нет, я решил иное. Решил проникнуть в Минас-Моркрист и перебить столько из них при этом, сколько смогу. Но, пробравшись в замок, я встретил человека, который объяснил мне, что к чему… Он — один из моих коненов, уставших жить в страхе и унижении… — Берен рассказал всю историю подробно, потому что не собирался скрывать и дальнейшего; не упомянул он лишь имени Мэрдигана.

— …Как только он сказал это, у меня словно в голове все встало на место. Все разрозненные сведения соединились — как на нолдорских коврах-загадках внимательный глаз видит картины в сплетении линий. Весна, Хитлум… Вот, почему они перестали убивать нас. Моргот и Саурон играют в горячку и смерть. Человек, который видит смерть, готов смириться с горячкой. Все стерво, терзавшее нас десять лет, Саурон поведет на Хитлум, а к нам придут добрые рыцари Моргота. Дети нашего народа, ставшие оборотнями.

Финрод помолчал, обдумывая его слова, потом попросил:

— Рассказывай дальше.

Берен проследил его взгляд, наверняка отметивший и рубцы на запястьях, и серебряную пряжку — цветок нифредила на плече. Что ж, он и не собирался ничего скрывать от своего короля.

— Государь, после того, что я тебе расскажу, ты можешь забрать свою клятву назад и выгнать меня взашей, но скрывать это от тебя я не могу и не хочу, ибо ты не чужой и мне, и…

Берен рассказывал про свои странствия, про Дориат, про заточение и встречу с Лютиэн, про свое внезапно вспыхнувшее чувство и ее ответный порыв, про сватовство и безумное требование Тингола… Финрод слушал с непроницаемым лицом, и Берен умолк, не зная, что говорить дальше.